В глазах обывателей работа патологоанатома малопривлекательная и жутковатая: приходишь на службу, а тебя ждут трупы. Частенько им приписывают обязанности судебно-медицинских экспертов, которым достаются все «криминальные тела». В действительности патологоанатомы вскрывают умерших «своей смертью», причем аутопсии (по-гречески «вскрытие») – это лишь меньшая часть их работы.

   «БОЛЬШЕ всего времени занимает работа с биопсийным материалом, – рассказывает патологоанатом, заместитель директора по научной работе НИИ пульмонологии МЗ РФ, доктор мед. наук, профессор Андрей Львович ЧЕРНЯЕВ. – Мы такие же диагносты, как рентгенологи, и такие же клиницисты, как терапевты и хирурги. Большинство людей думает, что мы работаем с трупами, а на самом деле, когда патологоанатом смотрит биопсийный материал, от его заключения может зависеть человеческая жизнь.

   

    Вскрытия, которые считают нашей основной работой, к огромному сожалению, могут вскоре вообще уйти в прошлое. Почему «к сожалению»? До 1990 года мы вскрывали примерно 70% всех умерших. И благодаря этому знали причину смерти и уровень смертности от разных видов патологий. Самое главное, мы могли установить причины ошибок диагностики, и на наших заключениях учились врачи-практики.

   

    В 1991 году Дума приняла закон, по которому вскрытия можно проводить теперь только с согласия родственников. А это грозит полной безнаказанностью для врачей. Больной умер, его похоронили – и все, никаких «от чего?», «почему?» не будет. В Москве после этого приняли подзаконный акт, в соответствии с которым, если с больным после поступления в стационар провели хоть какую-то медицинскую манипуляцию, начиная с постановки подключичного катетера и заканчивая гастроскопией, вскрытие должно проводиться. В некоторых московских больницах благодаря этому подзаконному акту сохранились показатели пятнадцатилетней давности: вскрывают по-прежнему около 70% умерших. А по России число вскрытий уже составляет примерно 25%. Через 5 – 6 лет мы получим полный беспредел, и врачи совершенно не будут бояться совершить ошибку: все равно, если родственники вовремя что-то не заподозрят, никто ничего не докажет.

   

    По отчетам главного патологоанатома Москвы, 36% российских патологоанатомов – старше 60 лет, 15 – 20% – среднее поколение, а молодежи до 30 лет... в Москве, например, 2 – 3%.

   

    Для молодежи эта специальность потеряла свой престиж из-за маленькой зарплаты. В любой другой стране патологоанатом – это вторая по уровню оплаты врачебная специальность после хирурга, потому что на Западе понимают, что без патанатомии нельзя поставить половину диагнозов. В России зарплата у медиков очень маленькая, и это, конечно, не новость. Но у врачей других специальностей кроме оклада есть какой-никакой дополнительный заработок. Больные расплачиваются с докторами если не деньгами, то на уровне «ты меня вылечи, а я тебе машину отремонтирую». Патологоанатом же непосредственно с больным и его родственниками не общается, он для них где-то далеко и абстрактен. Врач говорит им: «Там посмотрят, и я поставлю вам диагноз», а патологоанатом остается вроде бы и непричастным к лечению.

   

    Чтобы хоть как-то выжить, люди работают на 3 – 4 ставки, а это колоссальная нагрузка. За одну ставку патологоанатом должен посмотреть 4000 биопсий за год, то есть по 340 в месяц. Пусть мы перестанем вскрывать, но кто будет исследовать биопсии? За год в одной только больнице их проходит около 40 тысяч. И когда старшее поколение уйдет на пенсию, а мы постареем, работать станет практически некому».

   

    Три вопроса от обывателя

   

    – У патологоанатомов существуют профессиональные суеверия?

   

    – У меня никаких суеверий нет. Но одно можно сказать точно: ни один патологоанатом не будет вскрывать человека, которого знал.

   

    Есть один негласный закон: идешь вскрывать больного туберкулезом – обязательно надо поесть, иначе риск заразиться очень высок.

   

    Если студенты-медики шутят и спорят, кто сможет пообедать рядом с трупом, никто из них точно не станет патологоанатомом. Среди моих коллег такие «развлечения» никого не интересуют.

   

    – Правда ли, что недобросовестные врачи ждут окончания вскрытия под дверью?

   

    – По закону врачи должны всякий раз присутствовать при вскрытии, им незачем прятаться под дверью. Но из реанимации, отделения интенсивной терапии доктора не всегда могут вырваться – в таких случаях они просто просят рассказать потом, что и как. Информация о врачебных ошибках поступает к главному врачу больницы и заведующим отделениями, и они уже решают, как ею распорядиться.

   

    – Как не сходят с ума от специфической работы?

   

    – Когда я стал патологоанатомом, то задавался вопросом: почему я не трогаюсь головой? Пришел к выводу, что существует некая психологическая защита внутри нас. Когда читаешь историю болезни, видишь перед собой живого человека, но перед вскрытием происходит какое-то внутреннее переключение: интересно понять вид патологии и почему это произошло. Мысль работает только в одном направлении: что в основе патологии, сопоставимы ли наши находки с клинической картиной заболевания и как должен звучать патологоанатомический диагноз.

   

    Ни один патологоанатом не будет вскрывать человека, которого знал.